И не Высоцкий-Довлатов-Ефремов-Даль — все те, кто, включая Алексея Девотченко, Сергея Бехтерева и самого Григория Козлова, — мелькают на ч/б кадрах старых фотографий в прологе спектакля, сразу за киножурналом «Новости дня» с рекламой пива «Жигулевское».

Зилов — не они, оставившие нам пьесы, песни, спектакли и высказанную до точки тоску. Виктор Зилов, чью неудавшуюся жизнь героя очередного потерянного поколения и завсегдатая кафе «Незабудка» мы оплакивали много лет слезами бесконечного отечественного дождя, — оставил нам, в сущности, немного. В его творческом наследии — подделка реконструкции фарфорового завода, вопрос «А не застрелиться ли мне?» в открытом финале и несчастные Галина, Вера и Ирина. Вот они стоят у тела Зилова в начале и в финале нового спектакля Г. Козлова в «Мастерской». Их жаль. Его — нет.

Зилов пуст, пол, недраматичен. Потому он наполняет эту пустоту каждой следующей ситуацией, он ловит эти ситуации — и, как актер, «на пердячем пару», проигрывает их на полную катушку: достоверно орет, наезжает, витийствует, переворачивая все в свою пользу. И все это без слез, без любви, мгновенно обживая итоги своих жестоких игр — как следующие «предлагаемые», и только. Надел обручальное кольцо, вернувшись домой, — снял, выходя из дома. Разные «предлагаемые».

Они — Шпаликов-Высоцкий-Ефремов — выпили свой застой, но и вылили тоску этого застоя в слова и роли. Сегодня в Зилове, которого играет актер другого поколения — Евгений Шумейко, нет ни желания высказаться, хотя бы молча, ни того непереносимого кислородного голодания, которое было, скажем, в Зилове — Александре Чабане (прекрасная «Утиная охота» Ефима Падве — 1989). Тот жил в безвоздушной теплице с сухими травами высохшего болота, на котором не может быть никакой живой жизни, даже уток. Сегодняшний Зилов — хам и невротик — живет среди прозрачных окон, за которыми идет бесконечный дождь и нет никакого пространства. Он хмур, инфантилен и галлюцинирует «веселыми картинками» из времени своей жизни. Первыми в его похмельную «белочку» приходят Хрюша и Степашка из «Спокойной ночи, малыши», а дальше являются Саяпин и Кузаков в образах Чацкого и Молчалина («Чины людьми даются!») и Брежнев-Кушак, произносящий речь с трибуны. Он целует Зилова легендарным поцелуем, адресованным вообще-то Хонеккеру, и ему аккомпанируют Гагарин с пивом «Жигулевское» и голос Пьехи «Это здорово, это здорово, это очень-очень хорошо!».

Григорий Козлов, конечно, ставит про себя, про поколение, про завещанную черно-белыми великими старшими эмиграцию в пьянство, он метит «Утиную охоту» метами из спектаклей-легенд. Расставаться — так со всем. Например, однажды включается «Чаттануга Чу-чу», и на новоселье у Зилова герои начинают танцевать, цитируя «Взрослую дочь молодого человека» А. Васильева, только с поправкой: за Бэмса тут Саяпин (Олег Абалян), параллельно измеряющий сантиметром площадь новой квартиры Зилова, поскольку квартирный вопрос давно всех испортил. Конечно, и лица на фотографиях, и эта легендарная «Чаттануга» узнаются определенной частью зала, и только эта определенная часть заметит, что за романтика-стилягу Бэмса тут прагматик Саяпин… То есть, даже в лирических воспоминаниях Козлов вполне ироничен. Форма спектакля — это бесконечное воспоминание Зилова в форме воспоминаний о времени самого Григория Козлова. Такой амаркорд. Воспоминания эти красивы, лиричны, но не сентиментальны, Козлов, в общем, легко расстается с «человеком дождя» Зиловым, оставив себе Даля-Девотченко-Бехтерева-Ефремова (профессора Бороздина)…

Легко, но… И тут «дело в кепке». Пришедший к Зилову с похоронным венком мальчик Витя (прекраснейший Даниил Щипицын) — это не мальчик с улицы, к Зилову приходит он сам, в сущности, такой же, только поменьше ростом и еще не пустивший мячиком свою жизнь фиг знает куда. Витя садится напротив Виктора, толкает ногой этот самый мячик. Зилов-Шумейко отбивает его так же легко, как отбивал его Васечка-Шумейко в «Старшем сыне», но в похмельной реальности все-таки осознает, что мальчик этот — не Хрюша и не Степашка, что это он сам, что это, в общем, пограничный приход: орел или решка? Быть или не быть?.. В какой-то момент Зилов надевает кепку. Надевает ее и мальчик. Как в зеркале. Кто знает Гришу Козлова, — это его кепка, и на поклоны седовласый режиссер выходит, нацепив ее… То есть — легко прощаюсь, но остаюсь и понимаю. И инфантилизм Зилова понимаю (а Шумейко играет не повзрослевшего человека), и игры его — почти подростковые, и то, что не готов тот быть ни мужем, ни отцом, понимаю, и что не готов Виктор Александрович ни к какой ответственности, ему бы этот мячик…

Утиная охота для этого Зилова — та же детская забава, игра, привычное сонное мечтание. И только, пожалуй, один раз, когда в знаменитой сцене у закрытой двери он рассказывает Галине, как возьмет ее на охоту, этот Зилов любит. И охоту. И Галину. И не может прийти в себя от того, что за дверью была не она — и тем самым нарушила счастье игры и веры в предлагаемые, которые никогда не будут реальностью. Зилов-Шумейко по-настоящему, по-детски здесь плачет, и в этот момент ему веришь: никакая Ирина тут ему не в масть, потому что играл он с Галиной, которая всегда простит и поймет маленького Витю…

Десять лет назад в «Старшем сыне» Козлов вернул вампиловской пьесе легкость дыхания, сняв застойный драматизм сарафановской жизни веселой радостью обретения своими — своих. Воспоминания о времени, в котором Виктор Зилов вспоминает произошедшее с ним, тоже не рвут сердце. Дождь прошлого ностальгически красив и обещает впереди драматизм и долгую жизнь; женщины прошлого красивы и длинными ногами «голосуют против моногамии»… Лучезарная Галина (Мария Валешная) в концертном платье, надетом по поводу новоселья, мало похожа на советскую провинциальную учительницу, она просто с подмостков советской эстрады, а не от тетрадок. Да и по хихикающей «дурочке с переулочка» Ирине (Наталья Шулина) плачет ленинградский Дом мод на Петроградке, а Регина Збарская уже готова выйти на пенсию. И даже не будь Галина столь человечна, тонка и терпима (Валешная играет совершенно прекрасного человека, и играет прекрасно), — она все равно была бы предметом ностальгических воспоминаний, потому что женщины прошлого красивы! А самый драматический персонаж здесь Вера (Алена Артемова). Похоже, она серьезно любит Зилова, страдает, не находит себе покоя (и с Кузаковым не находит).

«Утиная охота» долго была неким поколенческим фетишем. Тоска, тоска, и где тут Зилов, а где — «В четверг и больше никогда», уже было не так важно: за Далем — Даль. Не так давно Евгений Марчелли поставил «Утиную» в Театре им. Ермоловой с молодым Иваном Янковским, «опустив» все до истории сексуальных притяжений: если захотелось, то подойдет и платяной шкаф, а Зилова хотят тут все и он не прочь заняться каждой. Без рефлексии.

Козлов перезагрузил пьесу, прошив жизнь Зилова своей, но дав «верхи» — эстетическую генеалогию времени, в котором «так хорошо мы плохо жили».

Открытый вампиловский финал Г. Козлов тоже закрывает. Зилов умирает. Без вариантов. Игра в похороны в похмельном прологе превращается в похороны настоящие. Расставаться — значит расставаться.

«Гуд бай, Америка, о!» — поет в финале «Наутилус». Но мне ближе звучащая чуть раньше советская песня: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди». Почти все мои друзья-одноклассники, игравшие и певшие ее на школьных вечерах под собственный ВИА, давно спились и умерли, не дожив до сорока пяти. И следующие мальчики Вити тоже пинают мяч неизвестно куда. Но про это еще не написана новая «Утиная охота»: на дворе постдраматизм, отменяющий драматическое

Козлов перезагрузил пьесу, прошив жизнь Зилова своей, но дав «верхи» — эстетическую генеалогию времени, в котором «так хорошо мы плохо жили».

Открытый вампиловский финал Г. Козлов тоже закрывает. Зилов умирает. Без вариантов. Игра в похороны в похмельном прологе превращается в похороны настоящие. Расставаться — значит расставаться.

«Гуд бай, Америка, о!» — поет в финале «Наутилус». Но мне ближе звучащая чуть раньше советская песня: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди». Почти все мои друзья-одноклассники, игравшие и певшие ее на школьных вечерах под собственный ВИА, давно спились и умерли, не дожив до сорока пяти. И следующие мальчики Вити тоже пинают мяч неизвестно куда. Но про это еще не написана новая «Утиная охота»: на дворе постдраматизм, отменяющий драматическое».

Марина Дмитриева

Рецензия доступна по ссылке.