К 79-летию Александра Вампилова в электронном литературном журнале «Лиterraтура» вышла статья иркутского журналиста, публициста Светланы Михеевой «Тот самый ангел...». Предлагаем вашему вниманию отрывок из этого прекрасного материала. Полную версию можо прочесть на сайте «Лиterraтуры».

Светлана Михеева. ТОТ САМЫЙ АНГЕЛ…

К 79-летию Александра Вампилова

 
***

Есть на белом свете то, что в мире жадности, которой управляют машины, никак не маркировано и не может стать его частью, не может стать иконой – символом смысла, значком, потерявшим самый смысл. Мир этот одержим особенным желанием присвоить всё невинное, что находится в пределах досягаемости. Ему неподвластно лишь то, что уже присвоено любовью. Но и она больше не знает меры, и она потребляет сверх возможного, сверх достаточного. Любовь становится страстью обладания, в объятиях её гибнет прекрасная завязь, как гибнет начало плода на больном растении. Что может выжить? Невинность и чистота, которые остаются свободны, слово, которое произнесено без оглядки. 


***

Географически Вампилова нет нигде. Это удивительная особенность его силы, характеристика этой силы.

Наполовину бурят, он никак не отразил «национальное самосознание» – ни в одном рассказе, ни в одном очерке, ни – тем более – в пьесах. Те, кто бывал среди восточных народов, понимает: это неожиданно. «Род для бурята – всё», – торжественно произносит главный хранитель кутуликского краеведческого музея, милая бурятка. На стенах музея развешаны фотографии хонгодоров, представителей отцовского племени, и на почётной стене напротив входа в экспозицию – Вампилов, его самый известный портрет. Вокруг – сёстры, братья.

Рядом с музеем чернеет вампиловский дом, старый учительский барак на несколько семей. Мимо него смотрит бронзовый драматург, мимо дома, где он вырос с матерью. К ней, русской учительнице, оставив бурятскую семью, ушёл его отец. Родители страстно любили театр и литературу. Они и сошлись, отчасти, на почве театра, из этой почвы явился и Вампилов. И если что-то и досталось ему от отцовского рода, то это (здесь следует отойти подальше и на расстоянии, как на живопись, сделанную крупными мазками, посмотреть) волнующая почти болезненная и здесь, пожалуй, родовая, связь с драматическим искусством. Среди хонгодоров (племени, вышедшего из монгольских степей к Байкалу три века назад) необыкновенно много актёров театра и кино, а также писателей. Один из выдающихся бурятских улигершинов, Платон Степанов, «певец Платон», проживал в соседней деревне. Но я не знаю, слышал ли Вампилов рассказы Степанова о приключениях бурятских богатырей на земле и на небе.

Экзотических национальных особенностей, наследственности, которая по вкусу этнографам, для Вампилова словно не существует – он об этом даже не умалчивает, не выдаёт ни одной фигуры умолчания. Природа будто бы оставила его в покое. Предложения пойти но «национальной линии» выводили его из себя. «Однажды коллега Вячеслав Шугаев предложил это, мол, будет легче. Вампилов вскипел…», – живы ещё университетские приятели, которые помнят его острый, воистину драматический, характер. 

Весь Вампилов сосредоточен на матери. Мать – высокие женские образы, чистота, проясняющее и утверждающее начало. Оно абсолютно, ему ничто не противостоит – в пьесах у Вампилова нет смерти. Поединок разворачивается в плоскости морального переживания. А здесь, полагаю, сыграла роль как раз материнская наследственность – предки матери служили по священнической линии: рай и ад сражаются внутри человека.  
 

***  

Ад и рай были местом битвы внутри него. Эта коллизия описана в каждой пьесе, к ней –намёки-наброски в рассказах.

Поэтому всякая география чужда ему – кроме географии внутренней. Моральная карта путешествий и есть драматургия провинциальной жизни. Как верно заметил Лев Аннинский, «райцентр… место равноудалённое от земли и неба». Райцентр – это место объективности, сцена без лишних вещей, ровная и прямая. То место, откуда можно начинать отсчет. Занавес ещё не нужен. Зрители размещаются на каменных ступенях. Они наивны.

«Райцентр» – как человек, как поле сражения, как пьеса, которая разыгрывается. Каждый из нас представляет собою «райцентр» – место действия, ни маленькое, ни большое. Адекватное: древнее чувство меры, золотая середина, свойственная была и Вампилову, метису, ребёнку Запада и Востока, существу пограничному. 

…Думаю, нет ничего удивительного, что в работах по сибиреведению среди других авторов Вампилов не упоминается или упоминается редко.

 
***

Примирение: две крови – русская и бурятская, два места – деревня и город. Уроженец райцентра, который по существу и в отличие от других ближайших райцентров – в полной мере, со всех сторон, деревня.  

Житель старинного Иркутска, издавна сосредоточившегося на том, чтобы не отстать от столиц. Честолюбивый, как сам город, он везёт пьесы в Москву. Но страстно мечтает приобрести дачную халупку в порту Байкал – маленьком посёлке, охватившем подковкой мыс Баранчик, лезущем в гору вместе со своими огородами . В порту обзаводились дачами иркутские писатели: исток Ангары, Шаман-камень, Кругобайкальская железная дорога – красота, романтика, история. Отсюда он вышел в последнее, трагическое, плавание.
 

***

«Я его увидел так: его внесли в комнату общежития и положили на кровать как был, в прорезиненном плаще с клетчатой подкладкой. Следом внесли командирскую сумку». Вампилов был смертельно пьян. 

«Первый его брак это, скорее, мезальянс, на котором он настоял». Люда Добрачева, дитя кукольной красоты, «девочка из хорошей детской» уступившая напору настырного старшекурсника, продержалась в браке три года. Вампилов был, что называется, «ходок». (В провинции, которая гордится, не принято открыто говорить о вопросах пола, когда речь идет о «священной корове» вроде Вампилова. Иногда кажется, что эти коровы бесполы, и размножаются как одуванчики воздушными семенами.) К тому же, человек характера непростого, колкого, взрывался легко, нетрезвым – особенно легко. О калитку Людмилиного дома он как-то, ещё в цветочно-прогулочный период, в сердцах разбил старинную семейную гитару.

«О нём пишут как будто он святой. Но он всем дал характеристики…». Взрывной, саркастичный, бурятский характер.

«Временами он был диковат». 

Из него пытаются сделать позитивного клоуна, ходячий рай, того самого ангела, который заявился вдруг к двум алкоголикам и предложил денег. Но помните ли, какой это ангел? – колхозный агроном, человек, отчаянно избывающий свою вину перед другим человеком и собственной душой. Освобождающийся: хотел сделать хорошее одному, да не сделал, но добрая энергия не должна пропасть, она будет отдана другим. Даже если другие не смогут ее взять. Этот «ангел» – также и Зилов. Персонаж заострённый, существующий на грани воспоминания и реальности, в одиночной камере чистилища. Он ведёт молчаливую беседу сам с собой. 


***

«Он жил так, как будто не замечал советской власти» – он жил так, будто вне времени и пространства. Его герои разыгрывали свои драмы среди скуки поистине чеховской. Здесь он существовал как бы среди естественных вечных декораций. И декорациями служили не таёжная героика и бодрящие условия сибирских строк, а провинциальная благость и провинциальная нищета – очищенный от лишних влияний воздух; пища как необходимость, а не роскошь; чувства как первозданный хаос; внутренний выбор как инструмент для усмирения этого хаоса. Вечное человеческое как оно есть.
Достижения сибирской стройки, которую Вампилов декларировал, как и другие сотрудники советских газет на их огромных страницах, в пьесах вдруг показали себя с другой стороны. Стройка не дала главного результата, она ничего в человеке не изменила! Достижения обнулились мгновенно, выйдя за пределы очерка, за пределы молодого восхищения всеобщим подъёмом. И появились Колесовы, Шамановы, Бусыгины, Зиловы и другие. Появились города, обесчещенные типовым строительством, малолюдные депрессивные поселки, юность которых прошла, а зрелость так и не наступила.

В пьесах – не укор стройке, героике, преодолению, а лишь печальная констатация: жизнь не роман, «люди живут везде одинаково», – как выясняют загодя ещё герои вампиловских очерков. В том смысле, что куда бы ты ни бежал от себя, никуда все равно не убежишь.
И Зилов сидит в типовой своей квартире, обыкновенной, где и взгляд-то задержать не на чем, сидит в типовом доме типового микрорайона, окружённый дождём. Это дождь Маркеса, дождь в Макондо, который божественным одиночеством запечатывает человека – тебя в тебе, внутри, неизбежно. Недаром в записной книжке помечено: «Все города в дождь одинаковы». И где бы ты ни был, но твой ад, и твой рай, и твой выбор – внутри. И будешь ли ты жить воображаемой жизнью, испепеляя себя мечтой, предвкушая самое прекрасное – и откладывая его на потом? Или справишься с реальностью – и выйдешь, наконец, на свою утиную охоту. И скажешь себе, что ты за человек. А то получится как у Чехова: «Что прикажете делать с человеком, который наделал всяких мерзостей, а потом рыдает». Выходи на охоту.

Да, утиная охота становится просто охотой, убийством уток. Но однажды придётся это признать, а то ведь так и будешь вечно стоять, с важностью идиота побрякивая деревянными утками на поясе. И ради этого открытия не нужно никуда ехать, даже из дома выходить не нужно, ведь всегда находишься в одной и той же точке пространства – в самом себе.
  

***

Вампилов есть продолжение Чехова в новом времени – и его преодоление. Чеховское «подводное течение», проявленное в словах переживание героя, у Вампилова обогащается более старым материалом, классическим поступком героя. «Спящие» пассивные герои Вампилова – осознающие своё положение (они всё же выросли на Чехове и в состоянии поставить себе первичный диагноз), но утратившие желание к действию, о чём и заявляющие: не хочу, не вижу смысла. Шаманов желает на пенсию, Зилов ничего не желает. Они лишены «изначального изумления» которое испытывает человек перед лицом мира» (Ю. Эвола). 

Часто герои Вампилова имеют биографию как бы за пределами пьесы. У них есть прошлое. Есть прошлое у Шаманова, прошлое большое, драматическое, оказавшееся вдруг не по зубам. Прошлое есть и у Зилова – его родители живут далеко, пять часов самолётом, полсуток на пароходе и еще на автобусе, к ним не так-то просто добраться, а это значит, что Зилов – пришлый человек, приехавший, скорее всего, за романтикой, но оказавшийся в ловушке вполне чеховской скуки.  

А может быть, они – другое? Вроде как лишние люди, Онегины, Печорины, Базаровы сибирских строек? Но в таком случае – что лишает их желания действовать? Потеря энтузиазма, связанная с тем, что все построено? Разочарование в том, что построенное никоим образом не меняет существа жизни? Что оно не решает экзистенциальных проблем? Мы не ответим однозначно. Как, полагаю, на момент последнего путешествия не было ответа и у Вампилова.