«За братство! За нашу «стенку»!»

В середине 1960-х годов в Иркутске сформировалось уникальное содружество молодых писателей

У известного художника Льва Гимова есть картина под названием «Иркутская творческая cтенка» (групповой портрет писателей-шестидесятников). На полотне 10 человек. Первый план занимают четверо. Если смотреть слева, то это Геннадий Машкин, Валентин Распутин, композитор-песенник Валерий (Алик) Стуков и Александр Вампилов. На втором плане также слева – Вячеслав Шугаев, Сергей Иоффе, Владимир Жемчужников, справа – Евгений Суворов, Альберт Гурулёв и Глеб Пакулов.

Таким запечатлел живописец возникшую сразу после Читинского семинара осенью 1965 года «Иркутскую стенку»

Автор фото: Фото из архива автора

Таким запечатлел живописец (никто из здравствовавших тогда фотографов не догадался собрать всех вместе и сделать коллективный снимок) возникшее сразу после Читинского семинара осенью 1965 года содружество молодых писателей – «Иркутскую стенку». Я бы только добавил в картину, тем более что в центре её осталось свободное место, ещё одного, кроме Вампилова, Распутина и Шугаева, триумфатора того семинара (из последующего рассказа станет ясно почему) – Юрия Самсонова. 

Однако предвижу возражение: «стенке» он не подходит, поскольку в ней собрались те, кто родился в 1937-м или близких к нему годах. Тогда на каком основании попал в неё Пакулов, родившийся в одном с Самсоновым году – 1930-м? 

     Критерий тут может быть один – активное участие в жизни «молодой творческой артели», как называл «стенку» Геннадий Машкин, духовная и душевная близость каждого с остальными её представителями. Если взять пока не упомянутых здесь других триумфаторов Читинского семинара, то, например, с Дмитрием Сергеевым, родившимся в 1922 году, такая близость у «стеночников» была, а вот с Леонидом Красовским, который был одногодком Пакулова и Самсонова, и Борисом Лапиным, более молодым участником семинара, – нет. 

Пишущая вольница 

Взглянув ещё раз на полотно живописца, легко обнаружить на нём всех тех, кто в той  или иной степени проявил себя в ТОМе – Творческом объединении молодых, с 1962 года существовавшем в Иркутске. Исключение – Валентин Распутин, проживший несколько лет в Красноярске и вернувшийся к своим пенатам весной 1966 года. 

Действительно, «стенка» сложилась не по чьему-то замыслу или плану, а сама собой, совершенно естественным образом – как продолжение того, что до этого называлось ТОМом. Только в отличие от томовцев «стеночники» были неформальным объединением – без официальных собраний, председателя, заместителей, естественных кураторов над ними в лице обкома комсомола и бюро областной писательской организации. Это была поистине артель творческих людей, даже в какой-то степени пишущая вольница.

«Мы собрались в «стенку», – вспоминал Машкин, – по душевной потребности, научившись кое-чему у классиков (в том числе здравствовавшего тогда Константина Седых), развенчивая дутые величины, стараясь помочь друг другу. И первые произведения создавались на глазах друг у друга».

Ему вторил Самсонов:

«Сходились мы ежедневно, бурно обменивались мнениями и идеями, которые могли быть присвоены и воплощены кем угодно – никто не цеплялся за авторство… Это было счастливо найденное сочетание индивидуального с коллективным, и можно сказать, не преувеличивая, что личным успехом каждый был, пусть в разной степени, обязан всем».     

Дополнял сказанное Распутин: 

«Нельзя представить себе, чтобы Александр Вампилов втайне от товарищей искал чьего-то заступничества или чтобы он пошёл на компромисс со своей совестью или  вкусом. Мы рассчитывали на свои силы и на поддержку друг друга, это было творческое содружество, в котором во время обсуждения наших рукописей говорилась полная правда». 

Хотя «стенка» являлась таким вот неформальным объединением, но «вход» в неё, в её внутреннюю жизнь для других был если не закрыт полностью, то прикрыт точно. Поэтому никаких  свидетельств со стороны о том, что там происходило, какие случались события и происшествия, практически не осталось. Вот только жена Сергея Иоффе Лина Викторовна по прошествии многих лет делилась своими наблюдениями:

– Им приходилось совмещать творчество и работу – журналистами, сторожами, кто-то работал по своей бывшей специальности. Машкин геологом работал довольно долго. Алик Стуков, который много песен хороших написал на стихи молодых, всегда сторожил. Некоторых жёны кормили. Иногда жена говорила: «Иди пиши, я буду вкалывать!» У Володи Жемчужникова жена, Нелли Матханова, работала на телевидении главным редактором. Конечно, она зарабатывала. А он – творил!

И она же о самой «стенке»:

– Жили они красиво. Вот вечером идёшь после работы, а они где-нибудь стоят  – или около «Молодёжки» на Киевской, 1, или возле «Восточки», она была на Карла Маркса напротив ресторана «Арктика»… Или возле кинотеатра «Гигант» стояли – и всегда готовы были куда-то ехать, на какие-то острова, какие-то протоки… 

«Мы стали силой»

 Но отвлечёмся от внутренней жизни «стенки» и посмотрим, как она вписывалась в общий литературный процесс области и страны. 

Пролетело немногим более двух месяцев после Читинского семинара, и газета «Восточно-Сибирская правда» на первой странице известила: «В Иркутском отделении Союза писателей РСФСР радостное событие. «Нашего полку прибыло!» – говорят писатели. И прибыло в этом полку ни много ни мало – пять человек. Пришла телеграмма из управления Союза – Александр Вампилов, Леонид Красовский, Юрий Самсонов, Дмитрий Сергеев и Вячеслав Шугаев, участники Читинского совещания молодых литераторов Восточной Сибири и Дальнего Востока, приняты в Союз писателей. Приветствуем новый отряд молодых литераторов!» 

Конечно, это была приятная новость, можно сказать – праздник. Причём не только для  его «виновников», но и в целом для областной писательской организации: сам факт приёма в Союз группы молодых литераторов воспринимался как подтверждение того, что организация обновляет свои ряды, растёт, обретает более высокий авторитет. 

Впрочем, если говорить об авторитете, то его буквально вмиг обрели и сами «читинцы». Уже на ближайшем (в начале 1967 года) отчётно-выборном собрании писательской организации в состав руководящего органа – бюро – избрали Красовского, Дмитрия Сергеева и Шугаева, а в числе тех, кто выступал на собрании, были также Вампилов и Самсонов. Последнему вскоре доверили быть главным редактором литературно-художественного и общественно-политического альманаха «Ангара».

Как точно заметил в телевизионном монологе на канале «Культура» в 2013 году Валентин Распутин: «Мы тогда стали крылить, что называется, диктовать свои законы, мы стали силой…» 

Неплохо складывались дела у «стенки» и на творческом фронте. Взять тот же 1967 год. Вампилов заканчивает пьесу «Утиная охота». У Самсонова в Иркутске выходит в свет сборник фантастических рассказов «Плутни робота Егора», у Шугаева в Москве – повесть «Осень в Майске». Иоффе в журнале «Сибирские огни» печатает поэму «Командир», Распутин в альманахе «Ангара» и тех же «Сибирских огнях» – свою первую повесть «Деньги для Марии».   

Повесть эта шла к читателю непросто. Самсонов впоследствии рассказывал, как цензура потребовала снять её с уже готового к печати номера альманаха. Как они вместе с ответственным секретарём писательской организации Марком Сергеевым и секретарём партбюро Анатолием Шастиным пошли в обком партии к главному идеологу Евстафию Антипину. Как сказали ему, что запрет такой повести равен убийству и что повесть Распутина сделает его знаменитым, а он ответил: «Откуда вы это знаете?» Как затем посетили начальника обллита Николая Козыдло. И только после разговора с ним и предложения присутствовавшего при этом директора книжного издательства переместить «Деньги для Марии» с начала в середину номера вёрстка вернулась в типографию.

Кстати говоря, хотя у «стенки» официально опекунов (сами уже с усами!) не было, но на деле они были – это уже названные выше Марк Сергеев и Анатолий Шастин. Лина Иоффе вспоминала о Марке Сергееве, правда, по другому поводу:

– Он старался всё это сберечь, чтобы было цельным, никуда не разваливалось… Он никогда не продавал никого. А гулять писатели любили, говорили, что это подпитывает творчество. Но ведь так и было, это подпитывало их творчество! 

Станислав Гольдфарб в книге о Марке Сергееве «Не отдавайте сердце стуже…»  приводит его письмо-откровение, написанное незадолго до смерти: 

«…Я пошёл против течения, против теории, выдвинутой Фадеевым, «о вреде ранней профессионализации» – я думал и поступал наоборот, поощрял, как мог в тех условиях, именно профессиональную работу, укрывая ребят от того, чтобы их, как Иосифа Бродского, не обвинили в тунеядстве. И как у них появились квартиры, возможность работать и первые публикации. И стояния «на ковре» за их сочинения… Пробить было непросто, притом что «старшие наши товарищи» (писатели старшего поколения. – В.Х.) носили в обком и своё неприятие эпатажных пьес Сани (Вампилова. – В.Х.), и вообще нелюбовь их к молодым и ко мне, считая меня виновником того, что молодые отодвинули их «неугасаемую», казалось, славу и популярность».         

«Судили только что написанные строки…»

Марк Сергеев в окружении «стеночников». Слева – Альберт Гурулёв и Валентин Распутин, справа – Вячеслав Шугаев

Автор фото: Фото из архива автора

И всё же не всегда у «стеночников» дела складывались так, как хотелось. Геннадий Машкин рассказывал, как негативно вампиловская «Утиная охота» была встречена на заседании художественного совета Иркутского драматического театра. После того как автор  зачитал пьесу, раздались голоса приглашённых на обсуждение:

– Нет, не Шекспир перед нами, далеко не Шекспир!

– Не знаю, как кто, но я целиком против. Где-то я уже видела гроб, который вносят на сцену… В зарубежном спектакле…

– Маяков нет! Где маяки, хочется спросить молодого автора? 

«В минуты упадка духа, как в случае с чтением «Утиной охоты» на худсовете, – продолжал Геннадий, – мы собирались всей «стенкой» и начинали разрабатывать новые замыслы. Эта причастность к коллективному творчеству надолго сохранилась в «стенке». И никто не стеснялся прорабатывать свой личный сюжет на товарищеском собрании. Поэтому мы знали почти все значительные варианты рассказов, повестей, романов и пьес друг друга. Над концовками «Валентины» и «Утиной охоты» мы мучились вместе с автором, как над собственными вещами. А скольких усилий стоили нам некоторые названия, например «Расписка» Глеба Пакулова…» 

Однажды на таком собрании даже решили коллективно, «артелью» помочь старшему коллеге поэту Петру Реутскому «перейти на прозу». Первым вызвался редактировать его повесть «Три дня в гостях у Аллы» Вампилов. Он предложил «разбросать» повесть на четверых – себя, Машкина, Распутина и Шугаева. Но так случилось, что трое «редакторов» уехали в длительные командировки, и вся тяжесть подготовки рукописи к печати легла на Распутина, который отдал этому немало времени.

Практиковалась и такая форма содружества молодых писателей, как вдвоём куда-нибудь уехать и там создавать свои шедевры.

Шугаев спустя годы делился подробностями тех дней, когда перед памятной поездкой в Москву в начале 1965 года они с Вампиловым, живя в доме отдыха «Мальта» под Усольем-Сибирским, дописывали один комедию «Нравоучение с гитарой», известную теперь под названием «Старший сын», а другой – повесть «Бегу и возвращаюсь»: 

«Мы… сидели в тесных холодных комнатах, укутав ноги байковыми одеялами… Перекуривали, прижавшись к горячей чёрной спине голландки. Чуть отогревшись, с воодушевляющим вниманием судили только что написанные строки, абзацы, диалоги. Совсем разогревались, точно дров накололись…» 

И такие, по словам Вячеслава, «изустные, предварительные испытания пьес на прочность, должно быть, помогали Сане и ладно кроить, и крепко шить, добиваясь при этом чрезвычайной, если можно так выразиться, плотности, густоты остроумия».

Позже Распутин с Вампиловым также на пару искали творческого уединения, уезжая то в Листвянку, то в Ангарск, поселяясь в одном случае в санатории «Байкал», в другом – в городской гостинице. Валентин вспоминал:

«Случались у нас споры, к которым мы возвращались снова и снова, особенно когда дело касалось литературных привязанностей, случалось говорить друг другу не очень приятные слова, когда кто-то бывал неправ, но ни разу, сколько я теперь ни вспоминаю, не было в наших отношениях хитрости или какой-нибудь даже мало-мальской недосказанности».   

Как из драматурга не вышел киносценарист

Наконец, соавторство. Ведь понятно, что содружество не могло быть без соавторства. 

И опять-таки первыми попытались Вампилов и Шугаев. С Восточно-Сибирской студией кинохроники они подписали договор на создание сценария фильма с условным названием «Баргузин». Начальный его вариант студия отклонила, второй также. Над следующим авторы задумались, но в итоге пришли к следующему заключению:

«Первоначально мы согласились написать третий вариант… Однако в процессе работы пришли к убеждению, что проделать это невозможно, так как это означало бы притягивание фактов к внесённому нами в материал «ходу» и, в конечном счёте, к весьма нежелательным натяжкам, отчего и сценарий, и фильм не стали бы лучше. Если сценарий всё же не может быть принят в таком виде, просим расторгнуть с нами договор ввиду неприемлемости для авторов рекомендаций студии».

Так обретший впоследствии всемирную известность драматург не стал киносценаристом. Между тем смотрите, какое у Вампилова с Шугаевым было начало сценария:

«Байкал ещё спокоен и лишь слегка покачивает лодки, приплывшие с берега за уловом. Но по торопливости движений, которыми выбирают сети рыбаки, по нахмуренным, сосредоточенным лицам, по тревожному взгляду, брошенному одним из рыбаков в сторону залива, видно, что надо спешить. 

И вот над Байкалом возникает ветер. Крепчая, он срывает красные от рассветного солнца гребешки волн…»  

А у Распутина с Шугаевым чуть позже соавторство получилось. Им от обкома комсомола поступил «социальный заказ» – написать книгу о современнике, герое тех дней. Тема звучала так: «Строительство Усть-Илимской ГЭС. Усть-Илим – это продолжение Братска, продолжение героических дел молодёжи 60-х годов». Они написали повесть «Нечаянные хлопоты», которую тут же напечатал журнал «Наш современник».

«Куда всё подевалось?»

Александр Вампилов на книжной ярмарке. Вторая половина 1960-х годов

Автор фото: Фото из архива автора

Кто-то из критиков заметил, что такое артельное писательское существование – беспрецедентный случай в отечественной литературе. Но тот же критик сделал оговорку по поводу того, что оно, это артельное писательское существование, не может быть долговечным. Не может быть в силу естественного тяготения самобытного таланта к индивидуальному самовыражению… 

С этими утверждениями трудно спорить. Особенно в части «тяготения к индивидуальному самовыражению». Ведь почему не раз и не два  ни с того ни с сего в «стенке» начиналось выяснение, кто в ней ведущий? Вот история, в деталях описанная Владимиром Жемчужниковым: 

«Помню, одно дружеское застолье кончилось руготнёй и ссорой: кто-то кого-то схватил за грудки, кто-то кого-то даже спустил с лестницы, правда, благополучно, без увечья. В общем, что называется, расплевались. И разошлись.

А на другое утро, не сговариваясь, участники нервозной вечеринки сбежались у меня на квартире. Неловко, виновато чувствовал себя каждый из нас – погорячились.

Саня Вампилов (он тоже вчера погорячился) сказал негромко:

– Ведём себя как мальчишки, а ведь мы уже пожилые люди.

Все расхохотались. В самом деле, какого чёрта? Только подумать – каждому уже за тридцать.

Потом стали кружком, голова к голове, и обнялись. Так хоккеисты перед началом матча дают клятву биться до конца. 

Минута была святая.

– Ну что, мужики, выпьем мировую.

– За братство!

– За нашу «стенку»!..

Юрий Самсонов потом вспоминал:

– Нам не доставало интеллигентности, цивилизованности, мы не только высказывали свои принципы, но достаточно часто пытались их навязать, не сдерживали антипатий, не понимали, что писатель к писателю должен относиться как держава к державе, и есть граница, которую заказано переходить, – или не миновать раскола, как оно позднее и произошло. Об этом можно сожалеть, хотя думаю, что на ситуацию повлияли скрытые до поры позиционные расхождения. Ведь особенного плюрализма «Стенка» не допускала, она была цельным блоком инакомыслящих, однако внутри неё мыслить следовало примерно одинаково…  

Сожалел о том, что наступило время «индивидуального самовыражения» и неизбежное вследствие этого разрежение «иркутского писательского частокола», как он называл «стенку», Шугаев: 

«С годами со странной неприметностью исчез из нашего обихода такой вот товарищеский суд, повытеснил его самосуд, вернее, саморасправа. И, чиня эту расправу, с мучительной нежностью вспоминаешь горячее дыхание голландки, морозные скрипы за окном, товарищеское участие, источавшее какую-то прекрасную чистую горечь…»

Тоской и печалью проникнуты мысли о минувшем Сергея Иоффе:

«Мы читали друг друга, мы были внимательны друг к другу, мы не были равнодушными! Куда всё подевалось? Только ли годы и болезни виноваты, что навсегда ушли из нашей жизни так необходимые нам, кустарям-одиночкам, постоянное товарищеское внимание и поддержка?..»

*    *    *

На мой, понимаю, не бесспорный взгляд, у неформальной «стенки» было три неформальных лидера – Вампилов, Распутин, Шугаев. Они были разными по темпераменту, характеру, жизненному опыту, восприятию действительности. И этим дополняли друг друга. Но рано ушёл из жизни Вампилов. Потом уехал в Москву Шугаев. К этому времени последний участник «стенки» был принят в Союз писателей. Все стали профессиональными литераторами – наступила эра полного «индивидуального самовыражения»…      

В заключение опять приведу размышление Сергея Иоффе:  

«Думаю о будущем. Придут ли когда-нибудь на нашу землю спокойствие, хотя бы относительное благополучие, порядок. Исчезнут осточертевшие раздоры, прекратится выматывающая душу и тело гонка – за дефицитом, модами, популярностью, деньгами. И заживут люди осмысленной, размеренной, достойной жизнью, и появятся у них желание и возможность оглянуться в прошлое – в шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы 20-го века, чтобы что-то понять про нас и про наше время. И сотрут они пыль с архивных дел, раскроют старые журналы, перелистают газетные подшивки. И обнаружат там всего вдоволь: демагогии, лжи, кликушества, беспринципности, злобности, фарисейства. Но и правда отыщется, и неподдельная боль резанёт, и добротой повеет…»