Новый театральный сезон в московском театре «Et Cetera» под руководством Александра Калягина открылся 5 и 6 сентября премьерой спектакля Владимира Панкова «Утиная охота». Пока театральные критики готовят свои вердикты, друг Дома драматурга Руслан Сулейманов уже отправил нам письмо, в котором описал свои впечатления по поводу спектакля. 

«Саундрама»

Признаюсь, с первых минут меня не покидало ощущение, что я пришёл не на Вампилова, но на Панкова. Да, наверное, опытный зритель возразит, что режиссёрская работа это всегда его собственное, неповторимое видение и понимание текста, героев, тех событий, которые разворачиваются вокруг них. Однако, забегая вперёд, скажу, что режиссёрская фантазия была развёрнута настолько, что в отдельных эпизодах я и вовсе забывал, что это «Утиная охота».

Начало

Водная гладь…много людей…все в охотничьих резиновых сапогах…громкая музыка…крышка гроба, которую перемещают с одной части сцены на другую. С первой же секунды тебя охватывает чувство напряжённости, надрыва, беспокойства, но пока что не безысходности. По-моему, всё это очень близко зиловщине, а в какие-то моменты, возможно, и самому Вампилову, который охвачен своими душевными потрясениями и сочувствием к действующим лицам в процессе создания пьесы. Вся эта необузданная энергетика царствует на сцене и овладевает зрительным залом и, как это ни странно, не даёт оторваться. Однако в какие-то моменты всё прерывается и…входит мальчик Витя…мальчик из сегодняшней жизни: избалованный, громкий, потерянный – зеркальное отражение Виктора Зилова. Но Витя взрослый, уже немного хлебнувший жизни, более погружён в безысходность, в отчаяние. Он не находит себе места, мечется по сцене, то влезает в крышку гроба, то вылезает из неё. И эта крышка преследует его весь спектакль.

Все герои, что появляются по ходу пьесы – вампиловские, но одновременно, они и панковские. Они и оттуда: по-советски приземлённые, со своими чаяниями о премии, о новой квартире, с чувством долга, с размеренностью жизни. Они и отсюда: в суете, с вечным бременем, иногда даже не осознавая с каким, просто с чувством потерянности, неуверенности в завтрашнем дне.

Однако они, наверное, чуть больше сегодняшние, я бы даже назвал их московские, словно толпа в метро…некая однородная масса, энергетический сгусток, что носится по сцене с крышкою гроба. И пятеро Зиловых словно подчёркивают эту однородность.

Звуки

Красной линией через всю постановку проходит звук, который, как известно, есть отличительная черта режиссёрских работ Панкова. Звуки очень громкие, волнительные…звуки музыки…голоса…громкие голоса...крики…вопли, но иногда очень скромно и почти незаметно пробивается тихая гитарная мелодия «Печали» Виктора Цоя, словно она как бы за скобками. Но больше всего мы слышим крики. Очень больно, совсем не по-мальчишески кричит мальчик Витя, очень страшно кричит Зилов, но особенно невыносимо кричит Ирина, которая часто начинает режиссёрские вставки колоритным народным бурятским мелосом, но затем вдруг начинает истошно кричать, словно из неё один за другим выскакивают бесы.

Собственно, об Ирине

Истинно вампиловская героиня, которую мне почему-то всё время хочется назвать Валентиной. Она скромна, мила, преисполнена невероятной доброты, и как-то по-бурятски проста и далека от этого обезумевшего мира, словно она и не отсюда. Но Панков в дуэте с Зиловым на протяжении всего спектакля пытаются поменять Ирину, заставить её кричать, вопить. Она явно сопротивляется, но иногда, как я уже говорил выше, даёт слабину и поддаётся зиловщине. Не совсем понятно для чего режиссёр в предпоследней сцене в ресторане наряжает её в бурятский национальный костюм, в котором она исполняет мелодии, близкие к аутентичным бурятским напевам, которые уже предсказуемо всё же заканчиваются банальным рёвом.

О пьесе вообще

Все мы, конечно, знаем, что эта пьеса довольна неоднозначна, что её главный герой при всей его аморальности всё равно вызывает сострадание. Если вампиловский текст ещё как-то убеждал меня в том, что такая пьеса сегодня злободневна, то спектакль Панкова меня совсем никак не убедил, не объяснил «зачем?». Если у Александра Валентиновича в последней сцене «крыша соседнего дома освещена неярким предвечерним солнцем», то у Панкова полная безысходность и потерянность, полное отсутствие будущности и просвета. Я сразу стараюсь представить, как бы этот спектакль восприняли у нас в глубинке простые труженики, работяги, крестьяне, те, кто смиренно несут свой крест, несмотря на все невзгоды, тяготы и лишения. «Мужик, займись делом! Хватит валять дурака! Мужик, не дуркуй, иди работай!» – вот, что ему, Зилову, как мне видится, ответили бы, например, в той деревушке, где я в детстве проводил своё лето у бабушки с дедушкой. Да в любой распутинской и астафьевской деревушке.

Постскриптум

В первые минуты после увиденного мне хотелось ещё раз запечатлеть у себя в памяти целостную картину от всего увиденного, но не получилось. И сейчас не получается. Увы, не было у меня и послевкусия. Пустота, тяжесть вкупе, как это ни странно, с восторгом и желанием тоже закричать подобно героям, только непонятно от чего.

Я вспоминаю «Утиную охоту» режиссёров Мельникова и Марина. И в том, и в другом случае у меня всплывает целостный образ Зилова, а самое главное понятный при всей его противоречивости, будь то Олег Даль или Константин Хабенский. Вчера же я Зилова в исполнении Антона Пахомова не уловил, не ощутил. Вспоминаю ситуации из детства, когда хочется обратить на себя внимание, покривляться. Вот ты погримасничал, подурковал, а родители тебе говорят: «И что дальше? Что ты этим хотел сказать?» Так и мне хочется сказать тому Зилову, что я видел вчера: «Чего ты бесился, парень? Что ты хотел доказать своими воплями и стенаниями?»
Не знаю…быть может, должно пройти время, чтоб я по-другому оценил эту постановку, по-другому её воспринял. Но пока у меня такие, возможно, сумбурные впечатления. Впрочем, как и сам спектакль.